В творчестве самое дорогое – свободаРектор ВГИКа Владимир Малышев: чем дольше живёшь, тем неожиданней приходят строки

 

В издательстве «Вече» одна за другой вышли две книги Владимира Малышева – воспоминания «Я шагаю по судьбе» и сборник рассказов «Возвращение». У «ЛГ» появился повод поговорить с ректором ВГИКа о кино и не только.

– Владимир Сергеевич, вы в ректорском кресле уже 15 лет. Какими достижениями родного вуза за это время гордитесь больше всего?

– Новый корпус построили, который двадцать лет пробить не могли. Зарплаты подняли до достойного уровня. Полностью переоборудовали нашу киностудию. Открыли междисциплинарную лабораторию искусственного интеллекта. Обустроили учебный театр, создали галерею для наших художников – каждый месяц экспозицию меняем. Открыли музей института – мы ведь не так давно столетие отметили. И конкурс у нас 150 человек на место, нигде такого нет. Но главное – нам удалось сохранить атмосферу ВГИКа, заложенную ещё его основателями. Тогда, в 1919-м, они настаивали, что творческий человек должен быть всесторонне гуманитарно образован и получать профессию напрямую из рук мастера.

– Система мастерских – наше национальное достояние?

– Безусловно! ВГИК – вуз государственный, программа для всех мастерских одна, но каждый мастер учит по-своему. И учеников отбирает по каким-то своим, только ему ведомым критериям. Бывая на вступительных экзаменах, убеждаюсь: у Вадима Абдрашитова они одни, у Александра Михайлова – другие. А дальше первокурсники словно бы попадают в «чёрный ящик», и только когда смотрим их выпускные спектакли и фильмы, дипломные живописные полотна, можно понять – сохранили мы в этом выпуске нашу школу и нашу атмосферу. Это сложно, ведь старые мастера уходят. Хорошо, что у них есть смена. В институт пришли Сергей Урсуляк, Николай Лебедев, Сергей Безруков. После смерти Владимира Меньшова мастерскую вместе с Верой Алентовой ведёт их дочь Юлия.

– Когда мы общались в минувший раз, Болонская система цвела буйным цветом, а вы думали, как минимизировать последствия этой катастрофы. Получилось?

– Получилось! Мы тогда всё-таки отбились. Хотя пару раз меня тогдашний министр грозился уволить, когда я в очередной раз доказывал, что Болонская система нам не подходит. Это что же получается – актёр-бакалавр будет зайчиков и ёжиков играть, а магистр – Отелло? Классическая школа творческого образования складывалась больше ста лет. Нельзя было допустить, чтобы её уничтожили. Новомодные частные курсы продолжают штамповать оловянных солдатиков, способных только выполнять команды, а мы выращиваем индивидуальности. Мы тогда нашли компромисс за счёт сценаристов – там на магистратуру смогли поступать люди с другим образованием, уже набравшиеся жизненного опыта, необходимого в этом деле. А остальные профессии остались специалитетами. И вот прошло время, ректоров творческих вузов недавно пригласили в Думу на совещание, с трибуны которого нынешний министр образования громил эту самую Болонскую систему и ратовал за переход на специалитеты. Когда пришла моя очередь выступать, начал с того, что нам к ним возвращаться не нужно – мы ведь с них и не уходили. Жизнь доказала нашу правоту.

– Вы сами вгиковец. Насколько нынешние студенты отличаются от своих предшественников?

– Мы были более целеустремлёнными: поступил – учись на полную. Мы жадно впитывали новые фильмы, спектакли – нам всё было интересно. И мы были сплочённее – нам вместе было веселее, чем порознь. Сейчас ребята разобщены. Все фильмы-спектакли доступны – смотри себе дома, не покидая дивана. И чаще пасуют перед жизненными трудностями. Я спрашивал социологов, почему так происходит. И они мне ответили: это поколения, выросшие в достатке, не знающие, что такое настоящие трудности. Поэтому даже небольшие неурядицы они нередко воспринимают как вселенскую катастрофу.

– Ну, и подготовлены вы были лучше. Творческие вузы бьют в набат – уровень абитуриентов, похоже, достиг дна. Что с этим делать?

– Нам, можно сказать, повезло: мы добились права формировать собственные обучающие стандарты. ВГИК – вуз с академическим уровнем образования. Нам приходится первые полтора-два года вкладывать в студентов то, что не вложила школа. Некоторые не знают событий не то что столетней, даже полувековой давности! Кто-то выбрасывает из программ философию, историю, литературу. Что получаем на выходе? Людей, абсолютно убеждённых в том, что до них у человечества ничего достойного и не было.

– Сбылась давняя мечта российских киношников – Голливуд исчез из нашего проката. Когда ожидать ренессанса отечественного кино?

– При самых благоприятных обстоятельствах – года через три. А по-хорошему нужно лет пять – семь на отладку всех процессов – от финансирования фильма до организации его проката. Не говоря уже о том, что нужно создать условия для того, чтобы молодые кинематографисты перестали оглядываться на пресловутые голливудские стандарты.

– Как среди многочисленных ректорских забот получилось выкроить время для мемуаров?

– Я его специально и не выкраивал. Как-то само собой вышло. Когда я ещё работал в Госфильмофонде, мы записали на видео интервью с нашими выдающимися режиссёрами о фильмах, которые привели их в профессию. Спустя много лет меня попросили превратить эти записи в книгу. Получился сборник «Кино от первого лица». Потом тот же издатель предложил рассказать о тех, с кем сводила меня жизнь. Начал вспоминать – и понеслось. Но он хитрый – ты о себе расскажи хоть немного, чтобы читателю было ясно, чью книгу он в руках держит. И снова я увлёкся. О кино ведь никогда не мечтал. В детстве, когда в десятый раз пересматривал любимые фильмы, в голову не могло прийти, что я когда-нибудь буду общаться с теми, кто их создавал. И память сама выбрасывала события, о которых не вспоминал десятки лет. И знаете, чем дальше погружался в это половодье, тем острее понимал, как же мне повезло – сколько было моментов, когда жизнь могла пойти по совсем иному, порой трагичному руслу. Надеюсь, что читатель не пожалеет, что открыл эту книгу. И главное – она останется моим девяти внукам.

– А как появился на свет ваш первый рассказ?

– Тоже совершенно случайно. Несколько лет тому назад решил вспомнить, как текст на компьютере набирать. Нажал на клавишу – на экране появилась буква, за ней – слово, потом предложение. Часа через три был готов первый рассказ – «Дураки». Дал почитать нашим мастерам – Вадиму Абдрашитову и Юрию Арабову. Мы дружим много лет, но я точно знал – если вышло плохо, они так и скажут. А им понравилось. Вскоре выдалась командировка, и второй рассказ появился буквально под стук колёс. Вот я во вкус и вошёл. Когда начинаю сочинять, никогда не знаю, чем закончится. Это профессионалы сюжет заранее продумывают. У меня же идёт игра с самим собой. Если я сюда поверну, что будет? А если вместо логичного финала придумаю что-то совершенно невероятное, что получится? Затягивает!..

– Ваши герои – «маленькие люди». Как думаете, сегодняшние отличаются от чеховских или, скажем, от шукшинских?

– Пожалуй, что и нет. Ведь повседневная человеческая жизнь с её маленькими радостями и большими заботами по сути своей остаётся неизменной. Меняется техническая оснащённость цивилизации, но наши мечты и страхи, надежды и разочарования, печали и утраты от этого не зависят. На испытания, которые нам подбрасывает жизнь, мы реагируем примерно так же, как и наши предшественники и пятьдесят, и сто, и пятьсот лет назад.

– В юности стихи пишут все, в зрелости – немногие. Как удалось сохранить верность юношескому увлечению?

– Я принадлежу к поколению, которое росло на прекрасной поэзии. Любимейшим поэтом был и остаётся Есенин – многие детские впечатления становились чем-то вроде «иллюстраций» к его стихам: лес, окутанный туманом, еле слышимая за шелестом опавших листьев речка. Впрочем, в детстве было и много трудной, монотонной работы – например, выкопать картошку на огороде. Налегаешь на лопату и сам себя рифмами развлекаешь. Когда учился в техникуме, а затем и в институте, по четыре часа ежедневно в электричках проводил. В битком набитом вагоне не почитаешь, а рифмовать можно сколько угодно. Относиться серьёзно к своим стихам у меня не получается – это не столько поэзия, сколько диалог с самим собой. И чем дольше живёшь, тем неожиданней приходят строчки.

– А за большую прозу взяться не думаете?

– Нет. И не только потому, что серьёзное творчество требует других усилий и условий жизни. От кого-то из писателей однажды услышал, что независимо от настроения он должен выдавать на-гора хотя бы несколько страниц в день. Значит, на всё время работы над романом он становится, если можно так выразиться, добровольным узником одной идеи. Мне такая жизнь пришлась бы не по душе. А рассказ, рождающийся одним усилием, как раз даёт ни с чем не сравнимое ощущение свободы. И это в творчестве мне дороже всего.

Беседу вела

Ксения Вишневская

оригинал статьи - lgz.ru/article/-49-6863-07-12-2022/v-tvorchestve-samoe-dorogoe-svoboda/